|
ДАВАЙТЕ НЕГРОМКО, ДАВАЙТЕ ВПОЛГОЛОСА
Владимир Мозговой
(Опубликовано
в Новой газете, №46, 30 июня 2005 г.)
ДАВАЙТЕ НЕГРОМКО, ДАВАЙТЕ
ВПОЛГОЛОСА
Юлий КИМ: «К сожалению, у нас
нет опыта общественной борьбы, длительного и грамотного сопротивления»
Пахло
земляникой и выхлопными газами. Я стоял у дома Юлия Кима возле станции
метро «Площадь 1905 года» и, ожидая условленного часа, думал о
контрастах нашей сегодняшней жизни. Классик с мальчишеской фигурой об
этом хорошо знает. «Вам подобный контраст слишком кажется част, а для
нас он обычная вещь» — это ведь не только про землянику со смогом. А
вообще «у летнего времени должен быть свой собственный аромат, и это
время течет сквозь пальцы», как бы он мог сказать, собираясь на дачу, но
как вежливый человек и давний друг «Новой» отказать во встрече не мог.
Подгадывать под какую-то дату не требовалось, хотя в процессе
разговора таковые легко и обнаружились: иначе и не могло быть, если
учесть, что период активной творческой жизни Юлия Черсановича Кима,
поэта, композитора и драматурга, страшно сказать, лет пятьдясят точно
уже длится (с учетом студенческих капустническо-стенгазетных времен в
легендарном Московском пединституте). Поэтому прочитать или пересмотреть
«всего Кима» практически невозможно. Если в год сочинялось всего по
десять песен, а в три — по пьесе или киносценарию… Пьесы, впрочем,
начались после 68-го, когда никакого Кима в программках и титрах не
стояло, а стояло «Ю. Михайлов», который прикрыл запрещенного «Ю. Кима» и
просуществовал целых 16 лет, оставшись в памяти народной как автор почти
легендарный и ныне «воскрешенный» в прелестной книге автобиографической
прозы «Однажды Михайлов».
Михайлов — однажды, Ким — всегда. Его и знают все, даже не зная,
потому что все смотрели «Бумбараша», «Обыкновенное чудо» и «Двенадцать
стульев», слышали и, может быть, даже пели «Губы окаянные» и иные
ставшие народными песни, на худой конец, если брать совсем уж молодое
поколение, до одури заслушивались шлягерами из российского варианта
мюзикла «Собор Парижской Богоматери», ибо автор либретто — тоже Ким,
хотя и не только он.
Весь этот вал в голове не уместить, да и волновало меня другое. Я
собирался разговаривать с Юлием Черсановичем о том, что им уже написано.
Про наши времена в том числе. Ну хотя бы вот это: «Под барабанный грохот
суеты весьма уютно засыпает совесть…». Слишком многое у Кима становится
пугающе актуальным и почти крамольным, но задумываться об этом
легкомысленному мудрецу, слава Богу, особо некогда.
Во всяком случае, я так думал.
Что нужно, кроме
солнца и свободы
— Юлий Черсанович, сейчас на концертах вы получаете
записки?
— Конечно. Моя дочь аккуратно их собирает. Не знаю,
зачем — мне кажется, что ее больше интересуют именно вопросы, нежели
папины ответы.
— Встречаются такие, на которые трудно ответить по
причине их остроты?
— Ответить я порой не могу по причине недостаточной
осведомленности. Что касается всего остального, то с горбачевских времен
никакой внутренней цензуры нет и никакие «такие» вопросы не смущают.
Боязнь репрессий за свободное слово у меня лично отсутствует.
— Может быть, это от снисходительного отношения к
камерному жанру, каким, в сущности, авторская песня и является, и
поборникам новой идеологической чистоты просто некогда такими мелочами
заниматься?
— Естественно, к прессе и ТВ другое отношение. Был я в
прямом эфире не помню на каком радио. Речь шла о песнях, о кино и
театре, но как-то все незаметно съехало к общественно-политической
жизни. Идем после передачи по коридору с молоденькой режиссершей, и тут
хлопаю себя по лбу — я же про Чечню забыл сказать! «И хорошо, что
забыли, — облегченно вздыхает режиссерша. — Иначе завтра бы я уже здесь
не работала».
И таким повеяло на меня холодком застойных времен…
Понятно, что нынешняя власть мечтает прибрать к рукам все, что
обозначается нелюбимой мной аббревиатурой СМИ, и многое сделала для
возвращения «благословенных времен», особенно в телеэфире. Но даже с
учетом этих попыток добиться тотального контроля теперешний уровень
гласности несоизмерим с тем, что было четверть века назад. Мы очень
быстро привыкли к хорошему. А ведь если представить, что Брежнев на
минуточку взглянул — пусть на программу «Время» нынешнего абсолютно
прокремлевского ОРТ, — то легко вообразить, чем бы этот просмотр
обернулся для авторов и ведущих.
Непосредственно за взгляды и высказанное мнение сейчас не сажают.
Может быть, это главная составляющая сегодняшнего времени.
— Наверное, стоит добавить: «пока не сажают»…
— Есть порог, который, думаю, уже не переступить — в
силу того что Российское государство попало в орбиту жизненно
необходимых для него отношений с цивилизованным миром. Уже Брежнев не
мог полностью игнорировать его мнение (что замечательно сыграло на руку
нашему диссидентскому движению), не говоря уже о новых вождях. Ну
хорошо, придет на смену Путину кто-то другой, тот же Рогозин с его
популистским национализмом, — ему те же проблемы придется решать и «встроенность»
в мир учитывать.
Есть всемирная гласность, с которой необходимо считаться. Дураков
нема, идти на конфронтацию невыгодно — из самых что ни на есть
меркантильных соображений.
— То есть уже можно говорить о системе противовесов?
— Со стороны внешнего мира — безусловно.
Только
приметы
— Но с оппозицией внутренней как-то все у нас не
складывается, плоховато с этими противовесами…
— Какие-то приметы то там, то тут появляются. Вот о
мощном движении учителей, признаться, узнал только из «Новой газеты».
Оказывается, три миллиона подписей — и это замечательно. Понимаю, что
сильные протестные явления начинаются с экономических лозунгов…
— Как зачаток настоящих, а не прогосударственных
профсоюзов?
— Да, профсоюзов, и это тоже очень важно. Вспомните
старый замечательный фильм Дамиано Дамиани «Признание комиссара полиции
прокурору республики» и «профсоюзную» историю в нем: принес человек стол
на площадь, встал на него, призвал к сопротивлению — и вперед! Вот
такого у нас мало. У нас вообще очень слабо развито движение снизу. Те
же профсоюзы больше контролируются государством, чем низами. Поэтому и
пенсионерам, от безысходности перекрывающим дороги, я, как и учителям,
тоже аплодирую — хоть какой-то протест против государственного
беспредела.
— А нацболам аплодируете?
— Нет. Я их не приветствую по одной простой причине: за
ними стоит Лимонов с его абсолютно популистской идеологией и личными
амбициями. Не вижу в нем лидера с идеологией и мощной программой.
Новая оппозиция у нас только вызревает.
— Вы ее видите?
— Конечно. В том же «Комитете-2008» или в «ЯБЛОКЕ», за
которое традиционно голосую. Но, к сожалению, перспективы за ними не
вижу. Потому что ощущаю общее, разлитое в воздухе желание чего-то
нового, с новой харизмой.
Пример для меня — Комитет солдатских матерей как организация,
возникшая снизу, отважная и независимая.
— Но и на нее пытаются давить, каким-то образом
дискредитировать и приручить в конце концов…
— Еще бы не пытались! Это же государство — условия могут
меняться, но желание подмять остается неизменным. Чего только не
хотелось ему оседлать — ту же авторскую песню, к примеру, через комсомол
в свое время пыталось сделать ручной. Но ничего не получилось, потому
что такую вольницу задавить можно было только методами сталинского
террора. Самиздат в конце концов подмяли, а магнитиздат уже не смогли.
Жаль, что всего один раз смог выбраться на знаменитый Грушинский
фестиваль. Могучее было впечатление.
Россия, матерь чудная
— Вам же не приходило в голову в годы учительства
протестовать против низкой зарплаты, а песни, за которые могли привлечь,
вы уже писали, и письма протеста подписывали, и еще много чего
натворили…
— Тут все просто: мы находимся, как кто-то хорошо
сказал, на стадии перехода от культуры тюрьмы к культуре свободы.
Тюремная культура предполагает сравнительно равное распределение
благ. Учительство во времена оны от безденежья страдало наравне со
всеми. На жизнь и даже какие-то накопления при зарплате в диапазоне от
120 до 220 рублей хватало.
Наше протестное движение, пиком которого были диссиденты,
строилось в огромной и даже решающей степени на отсутствии свободы
слова. Мы задыхались от безгласия и решали задачу обрести голос. Это
породило и самиздат, и магнитиздат, и «Хронику текущих событий», и массу
процессов.
— Не это ли стремление жить высокими идеалами привело в
конце концов к нашей неготовности бороться (уже в совершенно новых
условиях) за права социальные?
— Это просто другая проблема, с которой столкнулось все
население, в том числе его активная мыслящая часть, после того как
страна вошла в первый такой поворот во всей многовековой российской
истории. Россия не могла избежать общей судьбы, должна была попытаться в
конце концов стать частью общемирового процесса — и ринулась во все это
с присущей ей широтой души и безответственности. Что такое воля, Россия
знает. Что такое свобода — нет. Знаменитая формула Ельцина «берите
столько суверенитета, сколько сможете» была понята именно как
универсальный инструмент, причем не только по отношению к суверенитету.
Начался страшно беспардонный (и санкционированный государством!) дележ,
в первых рядах которого оказались, естественно, чиновники как обладающие
административным ресурсом и люди активного риска, в том числе
бизнесмены, а также (в значительной степени) криминал. На сегодня уже
вполне оформились активно паразитирующие сословия (в том числе
расплодившиеся в невероятном количестве «внутренние вооруженные силы»,
возникшие как реакция на беспредел, но на деле присоединившиеся к
дележу). Вот они-то и пользуются в первую очередь плодами этого самого
переходного периода.
Пожалуй, только Россия может похвастаться такими чертами в своем
освоении свободы, которые я для себя выделяю.
Первая, которая меня все время потрясала (да и сейчас потрясает),
— это то, с какой легкостью государство либо работодатель не платят
людям зарплату. По полгода и даже больше; при этом люди ходят на работу
и должны как-то существовать. Ни одна страна, ни один народ такого бы не
выдержали — наш же, увы… Неслыханное долготерпение — ведь даже при
рабовладельческом строе с рабами так не обращались…
Вторая черта — почти полное отсутствие обратной связи между
властью и обществом. Каждый номер «Новой газеты» можно нести в
прокуратуру и заводить уголовное дело на то или иное должностное лицо...
Какая-то связь, безусловно, есть: более чем уверен, что
кремлевские аналитики самым внимательным образом изучают прессу, тем
более ярко оппозиционную (каковой, как я понимаю, немного). Но реакции
не чувствуется — ни личностной, ни государственной. Другой бы после
вопиющих фактов в отставку подал или покорно в тюрьму пошел (как недавно
с высоким чином в Южной Корее было), но только не у нас.
Они начнут с
доверчивых оленей
— Может, плюнуть на все и как-то приспособиться,
переждать, в конце концов?
— Не получится, достанут. При наших вроде как
либеральнейших законах и видимой свободе (это свобода бескультурья, а не
культура свободы), как только человек начинает поднимать голову, на него
обрушиваются и государство в самых разнообразных проявлениях, и
«сопутствующие» силы.
Что такое процесс против «ЮКОСа», как не борьба власти с активным
бизнесом, передел собственности в свою пользу? Только так я это и
рассматриваю. Непосредственно суд над Ходорковским и Лебедевым был
демонстрацией всесилия государства и нашей общей беспомощности перед
этим всесилием. Могу представить, что по логике обвинений там много
правды. Но то, что «правда» применялась избирательно и вне контекста
времени, совершенно очевидно. И таким образом она обернулась подлостью.
К сожалению, у нас нет опыта общественной борьбы, опыта
сознательного, длительного и грамотного сопротивления — впрочем,
возможного только в условиях естественного взаимодействия государства и
общества.
— Получается замкнутый круг?
— Отчасти так. Вот слушал я недавно выступление
Александра Исаевича Солженицына. Допускаю, что многие вздыхали, кто-то,
может, и посмеивался, когда он опять твердил о земском устройстве как о
единственно спасительном для России… Я, честно говоря, сам к этому
относился как к утопии, но, возможно, за ней просматривается важнейшая
идея. Демократия, идущая снизу, есть необходимое условие культуры
государственного самочувствия.
С этим у нас совсем плохо.
— Зато хорошо с вертикалью власти.
— Укреплять вертикаль — значит повышать собственную
ответственность и замыкать все на себе. С этой точки зрения я не очень
представляю, как Владимир Путин будет управляться. Я вообще не очень
представляю, в центре игралища каких сил он находится, поэтому не могу
поставить ему ту или иную отметку.
С Чечней он поступил так, как должен был поступить любой
имперский политик. Но второй войне уже шесть лет, и конца не видно. Да,
Путин чеченизировал процесс. Но то, что там сейчас происходит, — это и
не контртеррористическая операция (карательная экспедиция ею и не может
быть), и не борьба за независимость Чечни. Это страшная кровавая схватка
сил, преследующих свои корыстные интересы. Так я себе это представляю.
Параллели с арабо-израильским конфликтом, о котором я знаю не
умозрительно, здесь совершенно неуместны.
Зачем
былое ворошить
— Юлий Черсанович, как вы отнесетесь к непристойному
предложению — ну, к примеру, за миллион долларов написать гимн для
движения «Наши»?
— Так и отнесусь. Я к ним не приглядывался, но судя по
всему — это произведение нашего государства, и дела с этим произведением
иметь не хочу. Тем более что вы упомянули про гимн. Одна из
непростительных ошибок нынешнего президента — возвращение гимна СССР в
его слегка подправленном михалковском варианте. Он сам расписался в том,
что является прямым продолжателем советских традиций. Мягко говоря, это
было недальновидно.
Так вот о «заказе» — песен по политическим заказам никогда не
писал. Крамольные — сочинял. Да и то с перестройкой прекратил. Хотя как
раз тогда иные барды так и кинулись клеймить партию и правительство. А я
перестал.
— Ваших крамольных и на нынешние времена хватает…
— Что поделать, если власть привыкла повторяться.
— Все советское так уж и плохо? Понимаю, что рецидивы
положительными быть не могут, и все же…
— Единственное, с чем бы я согласился, — это с
возвращением всероссийской…
— …кухни, на которой снова все соберемся?
— Нет, пионерской организации. Ее аналога, конечно.
Чтобы дети играли, и я даже представляю во что: в бардовскую
«Бригантину». С походами, кострами, романтикой, песнями…
— Такие скауты на наш манер?
— Не скауты. Альбатросы. Тельняшки, бескозырки, ленточки
— да, в чем-то артековский вариант.
— А какого цвета будут галстуки в этом случае? У скаутов,
кажется, синие.
— Пусть бело-синие будут, в цвета Андреевского флага…
— Юлий Черсанович, слышу, заговорил в вас камчатский
романтик… Где мы в наше-то время найдем столько юлийкимов, молодых
талантливых бессребреников? Да если и найдутся — подомнут все под себя
новые молодежные вожди с руководящей линией партии…
— Ну почему же. Не при старом режиме живем.
— У вас есть замечательная песня-анекдот про одного из
первых российских драматургов Василия Капниста — о том, как он в течение
пяти актов представления его новой пиесы успел быть и сосланным, и
возвращенным, и возвеличенным. С вами ничего такого не случалось?
— Дайте подумать… Пожалуй, нет. По аналогии могу разве
что вспомнить, как пять с небольшим лет назад В.В. Путин еще в качестве
и.о. президента вручал мне в Екатерининском зале Кремля Государственную
премию имени Булата Окуджавы. Тогда в ответном слове я и сказал по
поводу происходящего, что времена переменились…
— А сейчас не пора ли возвращать на свет божий Юлия
Михайлова?
— Не пора. Надеюсь, что и не придется. Расстался я с ним
после статьи Булата Окуджавы «Запоздалый комплимент», вышедшей в апреле
85-го в «Литературке».
— Тогда с двадцатилетием вас, Юлий Черсанович!
…И
проснулся во мне бывший завлит, когда открыл подаренный томик пьес и
перечитал «Сказки Арденнского леса», навеянные Киму Шекспиром и эпохой
конца 60-х — начала 80-х и оставившие по себе легенду о спектакле Петра
Наумовича Фоменко на Малой Бронной, снятом после шестого представления.
Хоть сейчас бери и ставь. С некоторыми сокращениями, впрочем.
Автор так или иначе воплощается во всех персонажах, но в
«Сказках» Ким — это и лесной философ Жак, и Шут. Ибо Шут-актер
удивляется, глядя на Жака: «вот невидаль — печальный весельчак…», а тот
в свою очередь завидует лицедею.
Юлий Ким никому не завидует, объединяя оба начала и смотря на
наше время… Ну как Жак и Шут одновременно: «Казалось бы, такой хороший
лес: и кров, и пища. Деньги не нужны, взаимное согласье вместо власти.
Нет повода для розни и вражды — есть только все условия для счастья. А
мы?». Общий вздох.
Это ремарка из пьесы.
Кстати, работает он сейчас вместе с композитором Владимиром
Дашкевичем над оперой «Ревизор».
Владимир МОЗГОВОЙ
30.06.2005
http://2005.novayagazeta.ru/nomer/2005/46n/n46n-s21.shtml
Юлий
Ким
на главную страницу
|