|
|
ПУБЛИКАЦИИ
Предисловие
автора к книге "На собственный мотив"
НА СОБСТВЕННЫЙ МОТИВ
ОТ АВТОРА
Время от времени выступая перед
публикой с гитарой, я заметил, что мои
концерты имеют два вида:
1) либо это — избранные сочинения;
2) либо — творческий отчёт.
Понятно, что во 2-м случае участвует и 1-й,
но при этом наряду с шедеврами автор
демонстрирует и вещи сортом пониже,
включая и отходы, чтобы зритель увидел,
из какого сора
Растут стихи*, не ведая стыда.
Зато творческая физиономия автора
предстаёт во всех подробностях, истоки
его видны без труда, а достоинства резко
оттеняются недостатками. Всё это я к
тому, что предлагаемый сборник
относится ко 2-му типу моих выступлений.
Да, судари мои и сударыни, безо всякой
пощады автор упразднил бы не менее
половины содержимого этой книжки, чтобы
оставить вас наедине лишь с отборными
образцами. Но уж очень захотелось (и не
только автору) продемонстрировать
истоки, показать динамику роста, то есть
предъявить творческое лицо во всей его
полноте**.
Например, уже в ранних вещах легко
обнаруживается, что автор любит
пошутить, подурачиться, передразнить,
сымитировать, стилизовать. Отсюда — шаг
до театра. И этот шаг наглядно
представлен песнями для школьной,
клубной, а там и профессиональной сцены,
а там и для эфира, и для экрана — вплоть
до собственной драматургии, образчик
которой в сборнике также имеется: "Московские
кухни", песенная пьеса о наших
диссидентах.
Или ещё пример: так называемые
крамольные песни. На их долю приходится
особенно много комментариев: все эти
фиги в кармане, намёки и аллюзии т е п е р
ь понятны уже немногим и нуждаются в
расшифровке. А так как автор в своё время
именно и напирал на означенные фиги,
именно и насыщал свои преступные
произведения тогдашней злобой дня — он
тем самым и обрекал их на однодневное
фельетонное существование, и сегодня из
двух десятков сохранили свежесть лишь
2—3 вещицы. Зато видна дорога от раннего
юмора (1963 г.) до поздней сатиры, и
прослеживается нарастание
драматической ноты вплоть до "Вечной
памяти" в трагическом финале "Московских
кухонь" (1989 г.). Ну а устаревшие
фельетонные всё-таки дороги автору (и не
только ему), но не как произведения
искусства, а как бывают неоценимы
любительские снимки, уловившие то, что
не успели (или не решились)
зафиксировать профессиональные
фотографы. Эти песенки — как маленькие
окошки, сквозь которые видать наше не
очень далёкое прошлое...
Да я и вообще скажу: автор, хотя и
различает, где полновесный шедевр, а где
незавершённый эскиз, относится ко всему
своему обширному хозяйству в целом —
дружелюбно-скептически. С одной стороны
— без большого восторга, с другой — без
особых комплексов. Это, вероятно, потому,
господа, что должен вам честно
признаться: хоть я и драматург, и член
трёх творческих союзов, а всё равно
чувствую себя так же, как и 30 лет назад —
неисправимым любителем, и не только
чувствую, но так себя и квалифицирую.
Профессионализм предполагает хорошее
знание ремесла, арсенал приемов,
владение технологией — ничего этого нет
у меня, к сожалению. Ну, могу отличить ямб
от хорея, могу — но это все. Нынешний
авангард, например, выглядит
значительно более п р о д в и н у т ы м в
теории и практике стиха — что вы, я себя
и сравнивать не стану: с моими
самоделками там претендовать не на что.
Я и мастерю-то их по-прежнему ручкой на
бумажке, и прошу не искать здесь той
скромности, что паче гордости: говорю об
этом не в пику компьютеру, а просто я
такой — да, любитель, кустарь-одиночка. И
любительство это — вовсе не достоинство.
Но и недостатком не будем называть.
Определим как характерную черту. Просто
автор физически не в силах сказать о
себе: профессионал. Не идёт ему этот
термин. Но уж, конечно, и не графоман. Ни у
кого, надеюсь, язык не повернётся
сказать обо мне такое. Графоман безлик, а
здесь всё-таки речь идёт, как вы помните,
о полноте творческой физиономии.
Позиция (не поза, честно!) любителя,
согласитесь, удобна: с одной стороны,
какой с него спрос, а с другой — вот ведь
любитель, а умеет же! Однако есть в этой
позиции и один серьёзный изъян: не очень
высокая требовательность к себе. Это
приводит к непростительным ляпам, в
которых время от времени автор себя (или
кто-то его) уличает. И только
покладистость бардовской публики (чтобы
не сказать — наше с ней общее невежество)
позволяет мне оставить напечатанными
строки, исправлять которые бессмысленно,
так как они увековечены многолетней
традицией массового исполнения. А ведь
не кто-нибудь, а именно я, учитель
русского языка, при разборе школьных
сочинений уж как, бывало, веселился, как
садистически смаковал словесные огрехи
своих воспитанников, вроде "Пьер
Безухов вращался в свете и вращал там
свою жену"! А между тем вот уже 30 с
лишним лет мои гренадёры безмятежно
поют в известной песенке:
В штыки! А ну-ка, зададим им дёру!
Труба, труби, труба, труби, веди!
И пусть повезёт гренадёру
Живым с поля брани уйти!
Собственными глазами видел по
телевизору, как эту безграмотность
воспроизводили могучим хором человек 500
военных курсантов на репетиции
первомайского парада, совершенно забыв,
что д ё р у можно задавать только о т кого-то,
а к о м у - т о задают исключительно ж а р у
, но "жару" не рифмуется с "гренадёру",
а если учесть, что в старину, каковая
здесь якобы имитируется, гренадёр
произносился через "е", а не через
"ё", то безграмотность автора
удваивается. Уж лучше бы он свой "дёр"
рифмовал, например, с "командёром":
можно было бы списать на рязанский
диалект.
А недавно и вовсе смех. Песенка моя о
Матиасе Русте, молодом немецком
хулигане, приземлившемся на Красной
площади в 1987-м году, начинается словами:
Здравствуй, киндер дорогой.
Вот уже сколько лет я распеваю эту
строчку, гордясь знанием немецкого
языка. Пока недавно не позвонил мне
старинный друг, вежливо указав мне, что к
и н д е р есть множественное число от к и
н д (дитя) и, следовательно, строка должна
читаться так:
Здравствуй, дети дорогой,
— что мало похоже на русского языка.
(Источник моей ошибки, в общем-то, ясен:
аналогия. Сравните: Бендер, Швондер,
эспандер, цугундер — киндер.
Единственное число. Да, кроме того, ещё
такая деталь биографии: товарища моей
юности Генку Дядченко одноклассники, и я
вместе с ними, так и звали — Киндер: "Вон
Киндер идет", "Привет, Киндер!".
Вот и получилось "дети дорогой".)
Да, при таком отношении к делу никакой
Аполлон к жертве священной не потребует.
И не наполнюсь я звуками и не побегу в
широкошумные дубровы. Да я и сам понимаю
свое место на славной горе российской
словесности. Это как однажды спрашиваю я
своего друга, доктора физических наук
Геру Копылова:
— Вот интересно, можешь ли ты, сам,
определить ступеньку, занимаемую тобой
в иерархии физнаучных умов?
Он, подумав, ответил:
— С фундаментальной проблемой я не
справлюсь. Но есть в физике небольшая
область таких задачек, какие я решаю
лучше других.
Что-то в этом роде и я скажу о себе, чему,
надеюсь, всё нижеследующее и станет
подтверждением.
Остается добавить ещё одно: возможно,
главной пружиной в создании сборника
явилось моё музыкальное тщеславие.
Из нас, бардов первого призыва, мало кто
учился музыкальной грамоте, а если кто и
владел, вряд ли в ней нуждался при
сочинении музыки. Что же до отцов-основателей,
то их музыкальное любительство было
вопиющим, знание гитары не простиралось
дальше 7—8 аккордов, а уж техника игры...
Как-то я спросил Булата Окуджаву:
— Булат, почему вы все время гитару
держите на колене, поставив ногу на стул?
Ведь неудобно же — час стоять на одной
ноге. Подвесьте гитару на шею.
— Когда я держу её на колене,— ответил
мастер,— я могу слегка поворачивать
гриф кверху, так, чтобы, поглядывая на
него, не промахнуться пальцами.
И при всём при том — существует же это
понятие: музыка Булата Окуджавы, именно
его, и ничья другая. Есть ещё музыка
Исаака Шварца на стихи Окуджавы, но она
совершенно в русле булатовской
интонации, что делает честь вкусу и
такту питерского маэстро.
Но я отвлёкся.
Не причисляя себя к отцам-основателям, я
все же, пожалуй, могу считаться их
младшим братом, и так же, как и они, не
владею ни музыкальной грамотой, ни
техникой игры. Но вот аккордов у меня
значительно больше. Тональности и
переходы из одной в другую применяю
разнообразнее. Есть даже несколько
случаев употребления счёта на 5 и 7
четвертей. И всё своим умом. Вот этим вот.
Между прочим, имел ряд профессиональных
комплиментов. Один из них звучал так:
— Под этим бы подписался и Прокофьев.
А? То-то. После этого надо ли говорить о
моём тайном и всё возрастающем
самомнении, которое и выросло до желания
собрать т о л ь к о с в о ю музыку под
одной крышей и посмотреть, что получится.
Может, и правда, композитор. Чем чёрт не
шутит. Для воплощения мечты пришлось
пожертвовать целым списком моих
совместных сочинений с композиторами
Ген. Гладковым, Вл. Дашкевичем и Ал.
Рыбниковым, то есть все песни из фильмов
"Бумбараш", "Обыкновенное чудо",
"Сватовство гусара", "Про Красную
шапочку", "12 стульев", хорошо
знакомые бардовской публике,— всё это
стальной рукой автора выведено за
пределы книжки, чтобы иметь право
вывести на обложке:
Н а с о б с т в е н н ы й м о т и в
— и ни на чей другой!
Юлий
Ким
на главную страницу
|
