Не в архиве при лампаде, не на Мойке в Петрограде,

   не в роще у ручья, -

   на московской Маросейке поместился на скамейке я.

         В книгу взором я упёрся. Что читал - не помню, Бёрнса?

         Хармса? не помню что.

         Но легко, без проволочек, одолел примерно строчек сто.

 

   Не мечтая о скандале, принялся читать я дале.

   Но - еле принялся -

   села на скамейку дама, из одних суставов прямо вся.

         Только что в ларьке, где было дёшево, она купила

         отечественных кур.

         Два кота, что рядом спали, встрепенулись и сказали "мур".

 

   - Надо же! - вздохнула дама, - это же кошмар и драма:

   семь сорок за кило!

   ...А вокруг Москва гудела, солнце жгло, к июлю дело шло...

           - Жулики! - взметнулась дама. - Не товар, одна реклама,

           не куры - смех и грех.

           Нет от этого товара ни бульона, ни навара, эх.

 

   - Чтоб у них труба сломалась! Жулики! - не унималась

   дама, - побей их Бог!

   Мясо где? Сплошные кости. А у нас во вторник гости, ох.

           - Ни за что, - взревела дама, - не приму такого срама,

           лучше обратно сдам!

         ...И пошла сдавать обратно купленный почти бесплатно хлам...

 

   Шевелиться не имея повода, сидел себе я,

   обликом не светлел.

   А кругом, гудя и воя, город каменный от зноя млел.

         Кашлял он и задыхался. Я же вновь уткнулся в Хармса,

         не молвил ничего.

         Небо наземь не спустилось, но в душе моей сгустилось

 

         некоторое хамство.

 

                                                                             2002