То ли дело прежде! Крым, Кавказ…

    Что ни похвали – твоё тотчас.

    Чином рядовой, лицом министр.

    Беден, да не жаден, глуп, да быстр…

         Нынче ж и умён, да звон другой.

         Сколько ни склоняйся над струной,

         может, и сведётся гамма к до, -

         да не отзовётся знамо кто…

 

    Где теперь увидишь нас вдвоём?

    Разве что во сне, и то – в моём.

    Что теперь ей Крым, Кавказ, Багдад?

    Нынешний приют её богат –

         долог в ширину, широк в длину…

         Там она, должно быть, как в плену,

         посреди гардин и хризантем

         так и пропадает, знамо с кем…

 

    Рассеку подкладку по стежку,  

    перстень обручальный извлеку.

    Осмотрю его, вздохну над ним –

    и зашью обратно швом двойным.

         Вы, сверчки-кузнечики в ночи!

         Всякий до утра своё кричи.

         Пусть под вашу песню в три ручья

         пленница заплачет, знамо чья…

 

    И дают кузнечики концерт,

    и поют сверчки на весь райцентр,

    и под эту песню в три ручья

    сам, однако, первый плачу я.

         Плачу о безумствах давних дней,

         о себе тогдашнем и о ней,

         о кольце, зашитом на два шва,

         и ещё о том, что жизнь прошла…  

 

    А наутро морщусь вкось и вкривь,

    дымчатым стеклом глаза прикрыв.

    Между тем как пленница горда –

    вот уж кто не плачет никогда.

         На окне решётка, дверь с замком –

         а она не плачет ни о ком.

         Ни к чему ей тёмные очки.

         Что же вы, кузнечики-сверчки?

 

    Прежде-то, известно, чуть хандра –

    не жалей вина до дна ведра.

    Нынче ж и бальзам ценой в брильянт,

    еле пригубив, верну в сервант.

         Древний со стены кинжал возьму,

         паутину-пыль с него сниму.

         Лезвие протру и рукоять –

         и повешу на стену опять.

 

                                                      2000