Издано полное собрание песен Булата Окуджавы
Диск 1. Записи Le Chant du Monde 1968 и "Мелодия" 1976
Диск 2. Записи фирмы «Мелодия» 1979
Диск 3. Записи фирмы «Мелодия» 1986
Диск 4. Студийные и концертные записи 1961–1995
Диск 5. Записи студии МХАТ 1984–1986
Диск 6. Концертные записи 1960–1993
Диск 7. Песни из мюзикла «Золотой ключик» 1975–1988
После нескольких лет работы сборник всех песен Булата Окуджавы издан. Издание представляет собой картонный футляр, в котором находятся семь дисков и буклет. Для просмотра содержимого дисков вы можете выбрать соответствующую обложку. Буклет содержит раздел «От издателя»,
Идея собрать все песни Булата Окуджавы возникла у меня много лет назад, в те времена, когда виниловые пластинки уступили место компакт-дискам. Дисков издавалось много, от легальных изданий не отставали «пираты», и все, что было востребовано, исправно производилось, продавалось и звучало. Не была исключением и авторская песня. На фоне этого изобилия особняком стояло издание песен Булата Окуджавы. Знакомые с детства виниловые пластинки переизданы не были. Не появились на дисках и те старые записи, которые мы слушали на магнитофонах и переписывали друг у друга. Вместо этого предлагались диски, где песни Окуджавы чередовались с песнями других авторов, гитарный аккомпанемент сменялся оркестровым, а неповторимый голос Окуджавы соседствовал с детским хором. Издатели часто предпочитали качество записи лучшему исполнению. Многие песни Окуджавы легче было найти в чужом исполнении, нежели в авторском. С тех пор мало что изменилось, и я надеюсь, что сборник, который вы держите в руках, восполнит этот пробел.
Сборник содержит практически все песни, которые исполнял Булат Окуджава. Из ста восьмидесяти песен почти половина издается впервые. Песни в сборнике не повторяются.
На первом компакт-диске собраны записи, изданные на двух виниловых пластинках: фирмы Le Chant du Monde, записанной во Франции и изданной в 1968 году, и фирмы «Мелодия» 1976 года — первой большой отечественной пластинки Окуджавы. Французский альбом представлен не полностью — двенадцатью песнями, чтобы избежать повторений. Большинство песен на пластинке «Мелодии» было записано в студии Государственного литературного музея в 1975 году. Инициатором записей и редактором пластинки был известный литературовед и звукоархивист Лев Шилов. Кроме записей 1975 года, в эту пластинку вошли две песни из записей фирмы «Мелодия» 1961 года и три песни, записанные во Франции в 1968 году.
На втором диске представлена лучшая, на мой взгляд, виниловая пластинка Булата Окуджавы. Она была издана фирмой «Мелодия» в 1979 году, и многие ее, конечно, помнят.
Третий компакт-диск составлен из песен, изданных «Мелодией» на виниловой пластинке 1986 года. Некоторые песни мы заменили другими вариантами исполнения, более подходящими для данного издания. Надо отметить, что французская пластинка 1968 года и пластинка фирмы «Мелодия» 1986 года уже издавались на компакт-дисках во Франции и Германии, но, отдавая должное профессионализму французских и немецких звукорежиссеров, мы сделали собственный мастеринг этих записей. Желая повысить качество звучания, они упустили, на наш взгляд, некоторые особенности авторского исполнения. Мы старались сохранить оригинальный характер звучания фонограмм.
На четвертом диске представлены песни, написанные для спектаклей и кино, а также записи, сделанные в разных студиях и на концертах. Часть из них уже издавалась. Используя исходные фонограммы, мы сделали ремастеринг этих песен. Единственная песня, оригинальная фонограмма которой не сохранилась — «Мой почтальон», — была восстановлена с виниловой пластинки.
Пятый диск — песни, записанные Окуджавой в cтудии театра МХАТ в середине восьмидесятых. По инициативе Андрея Крылова, знатока авторской песни и исследователя творчества Булата Окуджавы, звукорежиссер театра Александр Самовер в течение двух лет записал около ста пятидесяти его песен и стихов. Значение этих записей трудно переоценить. Особенностью исполнения является наличие второй аккомпанирующей гитары. Чаще всего вместе с Булатом Окуджавой играл профессиональный гитарист Михаил Виноградов, в записи некоторых песен принимали участие Сергей Никитин и Александр Васин. На диске представлена часть фонограмм. В основном это ранние песни, для которых не нашлось хороших записей своего времени.
Шестой диск составлен из песен, записанных в разные годы как профессионалами, так и любителями. Многие фонограммы требовали очень серьезной реставрации, и эта работа заняла больше года. Тем не менее, не стоит ожидать от этого диска высокого качества звучания.
Седьмой диск — песни, написанные Булатом Окуджавой для мюзикла «Золотой ключик». Стихи из этого цикла были опубликованы, но, несмотря на несколько попыток, мюзикл так никогда и не был поставлен. Многие песни этого диска Булат Окуджава исполнил под аккомпанемент своего сына Антона. Студийных записей этих песен, к сожалению, не существует, но я надеюсь, нам в достаточной мере удалось восстановить их звучание.
Следует отметить тех, благодаря кому записи Окуджавы дошли до наших дней. В первую очередь — это Лев Алексеевич Шилов, который много лет, начиная с первых концертов, записывал Булата Окуджаву и положил начало исследованию его творчества. Важнейший вклад в сохранение записей внес известный исследователь авторской песни Петр Трубецкой, создавший потрясающий архив авторской песни. Еще один архив, который надо упомянуть особо, — это архив записей Окуджавы, составленный Андреем (Энди) Ивановым. Поиск фонограмм, вошедших в издание, продолжался несколько лет. Он затронул архивы многих организаций и личные коллекции — от Новосибирска до Варшавы и от Москвы до Иерусалима. Отдельные записи для издания были взяты из фонотек Анатолия Азарова, Льва Аннинского, Тамары Бадеян, Михаила Баранова, Александра Борина, Вадима Должанского, Владимира Галкина, Владимира Гордюшенко, Александра Йоффе, Владимира Кагановича, Людмилы Коробициной, Николая Курчева, Юрия Метелкина, Владимира Михайлова, Михаила Рудницкого, Войтека Пашковича (Польша), Вячеслава Попова, Заира Рудера, Григория Симакова, Сергея Смирнова и Виктора Юровского. Простите, если я кого-то забыл!
Хочу поблагодарить сына Булата Окуджавы Антона и режиссера кукольного театра Леонида Хаита, предоставивших записи песен к мюзиклу «Золотой ключик», а также Марата Гизатулина, Андрея Крылова и Виктора Юровского за оказанную мне помощь. Поклонники Булата Окуджавы должны быть благодарны Ольге Трофимовой, дочери Александра Самовера, бережно сохранившей архив своего отца.
Теперь о тех, кто работал над изданием. Тамара Бадеян — опытнейший звукорежиссер, определившая концепцию реставрации. Музыкальныeредакторы Евгения Азимова и Александр Галкин (Бостон), которые внесли большой вклад в работу с фонограммами и во многом определили звучание дисков. Их самоотверженная работа выходила далеко за рамки их профессий и охватывала практически весь спектр задач, относящихся к изданию. Оформляла издание прекрасный художник Марина Ленская. Работая в течение трех лет, я получал истинное удовольствие от общения с этими замечательными людьми! В работе над звуком мне очень помогли звукорежиссер Михаил Басин (Израиль) и исследователь авторской песни гитарист Александр Костромин. Сам я, помимо поиска и отбора фонограмм (о чем можно было бы написать отдельный «исторический роман»), занимался реставрацией и мастерингом некоторых дисков.
В завершение я хочу поблагодарить мою семью за огромную поддержку и неиссякаемое терпение.
Михаил Дайчман. Хайфа
статью Дмитрия Быкова «Как Булат Шалвович писал народные песни», написанную специально для этого издания,
Дмитрий Быков. «Как Булат Шалвович писал народные песни»
Нашей темой будут только песни Окуджавы, мы не коснемся ни его стихотворений, ни прозы, хотя все это замечательные художественные явления. Сошлемся на мнение Николая Богомолова, выдающегося литературоведа, редактора песенного тома в самодельном собрании сочинений Окуджавы 1984 года (его подготовил Московский КСП, и во многих отношениях, увы, это издание остается самым основательным и авторитетным). Окуджава, по мнению Богомолова, был автором очень хороших стихов и романов, но только песни позволяют говорить о нем как о гении. Столь некорректный и соблазни тельный термин, как гениальность, особенно значим в устах строгого ученого, и возразить тут нечего: все, что связывается в нашем сознании с представлением о гении, — абсолютная новизна, необъяснимость кажущейся простоты, миллионы последователей, — тут наличествует.
Возьмем одну из самых известных (что тоже парадокс), коротких и внешне бесхитростных, но притом абсолютно загадочных песен Окуджавы — «Батальное полотно». Непонятности начинаются с названия: ничего батального в песне не происходит, сверх того Окуджава известен многократно выраженной, демонстративной неприязнью к войне. Правда, именно это плюс военный опыт заставляло его вновь и вновь обращаться к теме войны как самой болезненной — и пространство боя выступает у него как образ чистилища, ведущего в загробный мир: «Высокий хор поет с улыбкой, земля от выстрелов дрожит, сержант Петров, поджав коленки, как новорожденный лежит». Война — пограничное состояние между жизнью и смертью, и именно в это пограничье уходит военный парад, изображенный на гипотетическом полотне.
В песне нет ничего от марша, это подчеркнуто медленное и даже траурное шествие, последний парад – не перед решающим боем, а перед окончательным исчезновением, растворением в небытии. Весьма сомнительно, чтобы на решающее сражение армия шествовала при полном параде. Скорее перед нами именно прощальный смотр — не столько русской армии, сколько русской истории и культуры: «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Что же с ними происходит, почему «все слабее звуки прежних клавесинов»? В этом смысле даже полный текст песни, с отброшенной впоследствии четвертой строфой, — «медленно и чинно входят в ночь, как в море, кивера и каски», — ничего не объясняет: ехали на войну — «крылья за спиною, как перед войною», — а въехали в ночь, что такое?
Похоже, Окуджава раньше других почувствовал, что имперский проект заканчивается, что Россия переживает последнюю культурную вспышку, сравнимую с Серебряным веком; петровский — и, соответственно, петербургский — период русской истории завершается, причем не последним боем (которого в те годы многие ждали), а растворением в небытии, довольно-таки бесславным распадом.
Я живу в ожидании краха,
унижений и новых утрат.
Я, рожденный в империи страха,
даже празднествам светлым не рад.
Все кончается на полуслове
раз, наверное, сорок на дню...
Я, рожденный в империи крови,
и своей-то уже не ценю.
Мы живем в постимперской, распадной России, и нам понятна сложная авторская эмоция — ностальгия по системе в целом, со всеми ее великими деяниями, c императором и дуэлянтами, с полководцами и поэтами.
C умирающими не выясняют отношения: сначала надо отпеть эпоху, и Окуджава ее отпевает — с приличествующей скорбью и почтением. Те же темы звучат в написанной чуть позже «Старой солдатской песне». Там, правда, сохраняется то ли надежда, то ли, напротив, отчаяние от шанса на новые повторения — «Все должно в природе повториться (...), времени не будет помириться». Но ясно уже, что масштабы их будут другими: без дуэлянтов, аксель бантов и поэтов. Мотив шествия, последнего парада в русской поэзии этих лет возникает не единожды — начиная с «Шествия» Бродского, где перед читателем проходят, неизвестно откуда и куда, главные персонажи все того же петербургского мифа, и заканчивая, скажем, стихотворением Кублановского «Систола, сжатие полунапрасное»; впрочем, по-настоящему все закончилось «Представлением» того же Бродского, где доминировало чувство исчерпанности уже советского проекта: «Мы заполнили всю сцену, остается лезть на стену».
«Батальное полотно» лучше других сочинений Окуджавы иллюстрирует главную особенность его песенного творчества: он фиксирует — простыми на первый взгляд средствами — сложные, «скрещенные», не описанные ранее эмоции. Об этом исчерпывающе высказался в дневниках Давид Самойлов: «Слово Окуджавы не точно, точно его состояние». Слово, собственно, и не должно быть точно, чтобы каждый слушатель мог свободно поместить себя в авторскую рамочную конструкцию. Сам Окуджава, понимавший все-таки в собственном сочинительстве больше других, в автобиографическом рассказе «Как Иван Иванович осчастливил целую страну» на звал себя именно изготовителем рамочек, в которых любое полотно и даже фотография владельца приобретали более благородный, даже величественный вид. Помещая себя в рамки окуджавских сюжетов, мы начинаем лучше думать о себе — «И не меня они жалеют, а им себя, наверно, жаль». Но состояние точно всегда, и состояния эти многократно нами испытаны, но обычно не зафиксированы, не отрефлексированы; их сложность обеспечена неоднозначностью эмоций, совмещением нескольких смысловых пластов. Обычно у Окуджавы эта сложность подчеркнута резким несовпадением слов и музыки: мажорные тексты поются в миноре, и наоборот. Казалось бы, как естественно спеть «Песенку о комсомольской богине» на мотив другой песенки о матери — «Не клонись-ка ты, головушка». Размер один и тот же — четырехстопный хорей с дактилической рифмой в нечетных строчках. Интонация «Песенки о комсомольской богине» — если рассматривать только текст — элегическая, ностальгическая, а поется она бодро, маршеобразно и даже, пожалуй, весело, хотя ничего веселого там не происходит. Напротив, песню о новом утре куда естественней было бы спеть на мотив «Комсомольской богини» — эдак бодро: «Не клонись-ка ты, головушка!». Но не получается, и больше того — звучит кощунственно. Окуджава научил нас видеть в основе всякой радости — неизбывную и непреодолимую тоску, а во всякой трагедии — высокий и торжественный смысл; блоковская «Радость-Страданье» — это словно про него сказано, про таинственного барда Гаэтана, чей голос, раз услышав, забыть нельзя.
Оттого-то самыми популярными песнями Окуджавы всегда становились не те, которые, казалось бы, легко и приятно петь, не те, в основе которых известные уличные жанры вроде городского романса или «страданий», — а сочинения сложные, неоднозначные и даже загадочные; те, про которые нельзя сказать — «про что». Но именно это выражение невыразимого, этот сложнейший синтез надежд и страхов в простейшей, внешне элементарной форме заставляли переслушивать и петь эти короткие сочинения, взявшиеся словно ниоткуда. Кстати, насчет происхождения своих песен Окуджава тоже высказывался многократно и абсолютно честно, хотя в остальном — собственная биография, прототипы романных героев, отношения с советской властью — был грамотным и опытным мифологизатором; пес ни были чудом для него самого, он испытывал к ним исследовательский, филологический и даже, пожалуй, медицинский интерес — потому что состояния, в которых он был способен к сочинению песен, никак не поддавались его контролю. Иногда песни не приходили годами, и тогда, признавался он, возникало чувство собственной бездарности, почти самоненависти. Задумываясь о природе своего дара, он чаще всего называл своими учителями и предшественниками анонимных авторов народных песен — и, реже, Киплинга. Насчет Киплинга все тоже верно — в том смысле, что он, так сказать первый ученик: в основе его сочинений — тот же фольклор, только солдатский, казарменный. В фольклоре, часто повторял Окуджава, плохое не выживает: то, что не поется, — попросту не запоминается. В самом деле, сам факт появления авторской песни — причем синхронного, ничем не спровоцированного, необъяснимого на первый взгляд, — как раз и означал, что интеллигенция стала народом, что на смену фольклору анонимному пришел авторский. В конце сороковых — начале пятидесятых появились первые песнетворцы, барды, которые никогда друг о друге не слышали: первые две-три песни сочиняет Окуджава ( «Неистов и упрям» и, гипотетически, «Эта женщина — увижу и немею»), начинают писать другие бывшие фронтовики — Анчаров, Охрименко; на станции Чкаловская первые песни к будущему (так и не написанному) пиратскому роману сочиняет пятнадцатилетняя Новелла Матвеева, сказочная девушка, никогда нигде не учившаяся, живущая в полуразрушенном бараке и работающая в подсобном хозяйстве детдома пастушкой. А спустя пять лет появятся первые песни Московского пединститута — сочинения Кима, Визбора, Якушевой; все это пока еще капустники, первые серьезные вещи все они напишут одновременно — калужский журналист Окуджава, только что переехавший в Москву к реабилитированной матери; студент ВГИКа Геннадий Шпаликов; студент Ленинградского горного института Городницкий... Не сговариваясь, друг о друге ничего не зная, — просто кто-то услышал Монтана, а кто-то Вертинского, а кто-то запел от радости, что треснул железный занавес... Феномен военного и блатного фольклора, под который Окуджава, Высоцкий и Галич всегда так умело стилизовались, был обусловлен тридцатыми и сороковыми годами; в сущности, авторская песня родилась в ГУЛАГе и на фронте — или по крайней мере вобрала этот опыт; городской романс, блатной фольклор и военные песни — очевидные источники поэтики Окуджавы, Высоцкого, Галича и сотен их продолжателей-подражателей. Но если более-менее понятно, откуда взялся советский фольклор и н аследующее ему движение КСП, то с поэтикой этого фольклора все далеко не так просто; думаю, качество авторской песни во многом определяется именно тем, насколько фольклорной — то есть в лучшем смысле анонимной — она становится. Песни Окуджавы, арбатского мальчика из семьи демократичного, но высокопоставленного партийца — с с амого начала воспринимаются именно как народные. Образ автора размыт, не виден, и потому Окуджаву представляли себе каким угодно — внешность и биография автора могли быть поистине любыми (как и у Блока, кстати). Многие, заметим попутно, были разочарованы, когда увидели настоящего Окуджаву, — черноволосого (впоследствии лысого), с усиками, которые вечно упоминались в фельетонах, — не то грузин, не то армянин, не то японец, судя по фамилии... Представляли-то его... а вот каким? Да никто не знает, у каждого он был свой, благо и голос, и слова, и музы ка это позволяли. И родство песен Окуджавы с фольклором не сводится к аспектам биографическим или социальным (воевал, родня сидела, рос в дворовой приблатненной среде). Механизмы, внутреннее устройство этих песен — вот что такое на самом деле «фольклорность», и здесь все непросто.
О том, какая песня становится народной, а какая остается сколь угодно популярной, но все-таки «авторской», не поется в застольях и не превращается в пароль, написано сравнительно немного; причина, вероятно, в том, что советскому человеку успели внушить стойкое отвращение к фольклору и его исследованиям. «Неужели вам нравятся фольклорные ансамбли?» — вопрошает в позднем стихотворении Кушнер, который и к авторской песне относится скептически; фольклор во многом скомпрометирован, заслонен стилизациями, всякого рода березоньками и лебедушками, и подлинно народное творчество на этом фоне скорей маргинально, а в советские годы еще и малоцензурно. Между тем именно изучение фольклора позволяет не просто объяснить чужой успех, но и достичь собственного. Окуджава, конечно, никаким фольклористом не был — он случайно, как почти всегда и бывает, набрел на главные закономерности нового жанра; но теперь они прочно связались с его именем. Ни Высоцкий, ни Галич, ни Матвеева не вышагнули так резко за пределы собственной среды; при всей своей народности, даже Высоцкий оставался прежде всего Высоцким, тогда как песни Окуджавы странствовали по стране анонимно, и в некоторых случаях вопросы авторства не выяснены до сих пор. Именно Окуджаве — а не кому-либо из его современников и коллег — приписывают вдруг то «На полочке стоял чемоданчик», то «Однажды Дугу-Дугу», то еще что-нибудь из студенческого репертуара сороковых годов. И это нормально — думается, он бы не обиделся.
Первая черта фольклора — амбивалентность, отсутствие внятных акцентов, свобода интерпретации, которая именно и позволяет всякому исполнителю примерить настроение и фабулу на себя. Новелла Матвеева заметила как-то, что большинство авторских песен — ролевые, но это ведь и фольклорная черта! (Отсюда интерес большинства бардов к драматургии: Ким, Окуджава, Галич, сама Матвеева, Высоцкий — драматурги и кинодраматурги). В большинстве народных песен сохраняется дистанция между автором и исполнителем (иногда подчеркиваемая противостоянием куплета и рефрена: комментатор врывается в действие со своими далеко не комплиментарными оценками, а то и с сентенциями, вовсе к делу не относящимися). Больше того — народная песня зачастую загадочна, содержание ее либо темно, либо на первый взгляд бессмысленно, и пересказать ее содержание затруднится и сам поющий. Иногда вообще невозможно понять — плачет исполнитель, радуется или радуется тому, что так громко и надрывно плачет; попытки толкователей внести ясность в фольклор так же насильственны и тошнотворны, как попытка Фомы Опискина дознаться у Фалалея, какой смысл он вкладывает в песню «Камаринский мужик». В самом деле, с чего бы он без штанов по улице бежит, от радости — или, может, у него случилось что, штаны украли? В этой амбивалентности и загадочности есть легкий налет цинизма или, верней, имморализма, потому что народ-то ведь о морали не думает, он поет о том, что хорошо ложится на музыку, и никакой сплошной скорби или сплошного юмора не знает — в фольклоре преобладает синтез. Есть несколько песен Окуджавы, относительно смысла которых консенсуса не будет никогда, несмотря даже на авторские пояснения. Возьмем одну из самых известных песен Окуджавы, ставшую одним из неформальных гимнов польской «Солидарности» — «Мастер Гриша». Окуджава сочинял эту унылую по мотиву и достаточно веселую, гротескную по замыслу вещь на материале собственного детства — был в арбатском доме 43 мастер на все руки, водопроводчик и слесарь дядя Гриша Сочилин, от которого никогда нельзя было добиться, чтобы он что-нибудь починил, потому что большую часть времени он валялся пьяный у себя в подуподвале, и Ашхен, матери Булата, приходилось часами осаждать его, чтобы он починил кран. Он был отцом той самой Нинки Сочилиной, которая стала впоследствии первой любовью Окуджавы («Там Нинка Сочилина учит меня целоваться, и сердце мое разрывается там, под пальто»). Песня увенчивается двусмысленным, как оказалось, финалом: «Ну-ка, вынь из карманов свои кулаки, мастер Гриша!». Исполняется она как бы от имени жильцов: «Мастер Гриша придет, все наладит». Но представьте себе, эта песня о ленивом люмпене воспринималась в Польше как мольба о пробуждении рабочего класса — который должен вынуть из карманов свои кулаки и навести наконец порядок в чужой и собственной жизни! Вот поди объясни, почему «кулаки»: то ли мастер Гриша ни на что не способен, кроме пьяных драк, то ли должен наконец разогнать всех, кто сидит на его шее. То ли это блоковское «Да, и такой, моя Россия...» — то ли блоковское же «Эй, подними свой верный молот». И именно развилка в понимании сути поэтического высказывания делает эту вещь столь универсальной, поющейся в диаметрально противоположных обстоятельствах.
Или «Часики». Здесь уже работает рефрен, который всегда у Окуджавы играет роль некоего фона жизни, статичного вопреки нашему вечному движе нию. Что здесь имеется в виду?
Купил часы на браслетке я.
Ты прощай, моя зарплата последняя.
Вижу слезы жены — нету в том моей вины:
это в дверь постучались костяшки войны...
А часики тикают, тикают, тикают,
тикают ночи и дни,
и тихую, тихую, тихую, тихую
жизнь мне пророчат они.
Вот окончилось, значит, сражение,
Вот лежу я в траве без движения.
Голова моя в огне, и браслетка при мне,
А часы, как чужие, стучат в стороне…
И припев. Про что это? Про бессмысленность и хрупкость мирной жизни? Или про то, что часики — это и есть жизнь, ровный ее ход, и от героя эта жизнь отделилась, осталась только браслетка, и тогда утрата часов становится утратой времени, то есть метафорой смерти? Или это вообще о том, что человек ничтожен, а время абсолютно и ничто не меняется в мире с нашим уходом? Да все это верно, как верна любая трактовка песни о голубом шарике. Просто всегда идут в жизни два параллельных процесса — что и отражено в любимой песне Окуджавы, народной лирической балладе, которую сам он пел часто:
Летят утки и два гуся,
кого люблю — не дождуся.
<...>
Цветет колос, к земле клонит,
по милому сердце ноет.
В одном мире цветет колос и летят утки, в дру гом сердце ноет, эти миры никак не пересекаются, — и «равнодушная природа» не отвечает на наши жалобы. Вот эти два процесса — тень, моя тень на холодной стене, дождик осенний, поплачь обо мне, — всегда идут в песнях Окуджавы, мир отдельно, герой отдельно, и только в фольклоре это противоречие неизменно выходит на поверхность. Степь да степь кругом, прекрасная холодная степь, а в ней замерзает ямщик. Девочка плачет, а шарик летит. Героя — мелкого городского пролетария, чья зарплата целиком поглощается часами, — убили на войне, в которой он ни сном ни духом не виноват, а часики тикают. То же противоречие возникает между героем и музыкой, которая ничего знать не хочет, звучит себе и звучит. Я тебя люблю, а ты слушаешь только простуженную трубу из гостиницы; я гляжу только на вас, а вы — только на музыканта, которого, в сущности, и нет: «И березовые ветки вместо пальцев у него... и его худые ноги — словно корни той сосны...». Музыка никому не должна, ничего не объясняет, она звучит — и на фоне ее все мы беспомощны. Это чувство сладкой беспомощности охватывает и любого, кто слушает Окуджаву: он все чувствует, но ничего не понимает. Это, мне кажется, и есть катарсис.
Солженицын, отлично разбиравшийся в литературе, сказал про Окуджаву: как мало слов — и как широко забирает! В самом деле, ассоциативная, литературная, музыкальная клавиатура Окуджавы очень богата, ему достаточно задеть одну струну, чтобы отозвался целый оркестр; отчасти, конечно, происходит это потому, что он работает с огромным цитатным пластом, ибо он был жадным и памятливым читателем. При этом библейские цитаты опознаются у него чаще многих, и без них, например, никак не понять «Песенку о Моцарте» — «Творения рук твоих не оставляй» из 137 псалма (тогда становит ся вполне ясно, к какому Маэстро обращена песня и почему нет никакого противоречия между игрой Моцарта на скрипке и держания руки на лбу: руку на его лбу держит Творец). Разумеется, «Молитва Франсуа Вийона», какие бы автокомментарии ни давал поздний Окуджава, — это именно молитва Франсуа Вийона, автора «Баллады состязания в Блуа» и «Баллады противоречий». В «Прощании с новогодней елкой» трудно не услышать «Комаровские кроки»: «Все мы немного у жизни в гостях, жить — это только привычка, чудится мне на воздушных путях двух голосов перекличка...». Поэзия Окуджавы — прежде всего песенная — вбирает в себя и Серебряный век, и народную балладу, и городской романс, и советский штамп, и уличное просторечье; его песни — словарь наших надежд и разочарований, слухов и домыслов, и если ранним рецензентам (еще в доносительском стиле) это казалось эклектикой, то сегодня многое расставлено по местам. Окуджава стал голосом улицы, да — но это московская улица, на которую выброшены книги и люди Золотого и Серебряного веков; это голос Арбата, на котором одинаково органичны были букинисты, «бывшие», недобитки, красные директора, студенты и топтуны. Окуджава — это Блок, переселившийся с Пряжки на Арбат, прошедший войну, но не утративший главного: певучести.
Правда и то, что Окуджава — по определению того же Самойлова, — не романтик, а сентименталист; у них с Блоком общий предшественник — сентиментальный сладкопевец Жуковский, написавший, однако, «Певца во стане русских воинов». Удивительно, кстати, сходство раннего портрета Жуковского — того, к которому Пушкин написал знаменитое пятистишие, — и фронтовой фотографии Окуджавы. «Владыко Морвены, жил в дедовском замке могучий Ордал» — как легко это спеть на мотив «Простите пехоте, что так неразумна бывает она!». Поэт и есть эолова арфа, и Окуджава так же откликается ветрам времени, как Жуковский и Блок; сам он этим процессом не управляет. Когда застывает время — транслирует белый шум. Когда опять начинаются события — снова обретает голос. Человеческая составляющая, которая в значительной мере отвечает за его стихи и прозу, в песне абсолютно ни при чем: лирический герой Окуджавы размыт. Он — Каждый. И потому в его песнях мы узнаем себя — то, чего не могли назвать, то, чего и сам он назвать не может. Эмоция универсальна, неважно, чья она, — вот почему нет никакой разницы, от чьего имени поется «Сентиментальный марш», этот ходячий оксюморон, потому что марш сентиментальным не бывает. Почему над героем склоняются комиссары в пыльных шлемах? Потому, что он и сам один из них, или потому, что он их заклятый враг, белый офицер? ( Сам Окуджава, случалось, предлагал и такую версию). А какая разница? Эмоции-то одни и те же; в «Докторе Живаго» в ладанках тех, кто воевал друг с другом, доктор находит один и тот же псалом. Такие псалмы — по замечательному определению о. Георгия Чистякова — и писал Окуджава, и какая разница, что при этом он считал себя атеистом?
Судьба его наследия — опять-таки прежде всего песенного — оказалась непроста и при этом идеальна. Если у нас уже есть многократно — на всех возможных носителях — изданный и переизданный Высоцкий, если систематизировано и доступно наследие Галича, если сама Новелла Матвеева при жизни записала канонический вариант своего «Собрания сочинений» (хотя, конечно, многое еще откроется в архиве), — то с образцовым изданием песен Окуджавы форменная проблема, что еще раз добавляет им фольклорности. Многие записи сохранились плохо и делались непрофессионально; некоторые песни известны в таких вариантах, что слушать их без текста перед глазами невозможно. Многочисленные записи концертов не систематизированы, автокомментарий публиковался выборочно, да и вообще архив Окуджавы находится в стадии формирования: при жизни он был к собственным рукописям равнодушен и действовал по пастернаковскому завещанию. Так что научное издание стихов и прозы — с планами, черновиками, источниками, — далеко впереди. Но это и есть оптимальная форма бытования фольклора: «А Гомера печатали? А Иисуса Христа печатали?». Автор, больше пятидесяти лет работавший русским народом, ничем не отличается от этого народа в смысле прижизненного и посмертного благоустройства: он, как и при жизни, везде и нигде.
Это первое наиболее полное собрание его сохранившихся песен — в наилучших записях — не претендует ни на какую окончательность. Пока Окуджава не канонизирован, пока его до слез любят одни и до хрипа в голосе ненавидят другие — он жив, как и все мы, и в ближайшие несколько веков ничего ему не сделается.
а также Алфавитный список песен. Для каждой песни указаны год и место записи.
Алфавитный список изданных песен
(для каждой песни указаны номера диска и трека)
1. «...А годы проходят, представьте...» (Песенка об арбатском дворике) ♪ 6-7
2. «А как первая любовь — она сердце жжет...» (Песенка о моей жизни) ♪ 1-12
3. «А мы с тобой, брат, из пехоты...» (Бери шинель, пошли домой) ♪ 4-20
4. «А мы швейцару: «Отворите двери!..» ♪ 6-6
5. «А что я сказал медсестре Марии...» (Песенка о медсестре Марии) ♪ 6-9
6. «Антон Палыч Чехов однажды заметил...» ♪ 3-6
7. «Арбат беру с собою — без него я ни на шаг...» ♪ 5-35
8. «Арбатского романса старинное шитье...» ♪ 1-29
9. «Аты-баты, шли солдаты...» ♪ 4-12
10. «Ах ты, шарик голубой — грустная планета...» ♪ 5-4
11. «Ах, война, она не год еще протянет...» ♪ 5-18
12. Ах, война, что ты сделала, подлая...» (До свидания, мальчики) ♪ 1-20
13. Ах, если б Карабас, вставая, чистил зубы ...» (Песенка Мальвины) ♪ 7-14
14. Ах, какие удивительные ночи...» (Дежурный по апрелю) ♪ 2-20
15. Ах, трубы медные гремят...» ♪ 6-28
16. Былое нельзя воротить...» ♪ 1-9
17. «Быстро молодость проходит...» ♪ 4-7
18. «В Барабанном переулке барабанщики живут...» ♪ 5-34
19. «В будни нашего отряда...» (Отрада) ♪ 5-16
20. «В день рождения подарок...» ♪ 3-13
21. «В Иерусалиме первый снег...» (Романс) ♪ 6-34
22. «В моей душе запечатлен...» (Еще один романс) ♪ 3-11
23. «В нашем доме война отгремела...» (А годы уходят, уходят) ♪ 4-21
24. «В нашем доме...» (Мастер Гриша) ♪ 5-31
25. «В ночь перед бурею на мачте...» (Пиратская лирическая) ♪ 4-11
26. «В поход на чужую страну...» (Песенка о старом, больном, усталом короле) ♪ 2-12
27. «В раннем детстве верил я...» (Капли датского короля) ♪ 6-15
28. «В саду Нескучном тишина...» ♪ 6-12
29. «В склянке темного стекла...» (Я пишу исторический роман) ♪ 2-13
30. «Ваше благородие госпожа разлука...» ♪ 4-19
31. «Век двадцатый явился спасателем...» ♪ 5-9
32. «Виноградную косточку в теплую землю зарою...» (Грузинская песня) ♪ 1-17
33. «Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола...» (Песенка о Леньке Королеве) ♪ 1-3
34. «Возьму шинель, и вещмешок, и каску...» (Песенка веселого солдата) ♪ 1-10
35. «Вот какая-то лошадка бьет копытами в песок...» ♪ 5-32
36. «Вот счастливый человек...» ♪ 6-17
37. «Вот так и ведется на нашем веку...» (Песенка о дураках) ♪ 4-10
38. «Вот уже который месяц...» (Черный «мессер») ♪ 6-18
39. «Время идет, хоть шути — не шути...» ♪ 4-5
40. «Все глуше музыка души...» ♪ 3-9
41. «Все поразъехались давным-давно...» (На эмигрантские темы) ♪ 5-30
42. «Все устали от долгой метели...» ♪ 6-33
43. «Всему времeчко свое...» (Второе послевоенное танго) ♪ 4-9
44. «Встань пораньше, встань пораньше...» (Веселый барабанщик) ♪ 4-1
45. «Всю ночь кричали петухи...» ♪ 6-4
46. «Всяк почтальон в этом мире...» (Мой почтальон) ♪ 4-17
47. «Вы слышите, грохочут сапоги?..» (Песенка о солдатских сапогах) ♪ 1-14
48. «Гаснут, гаснут костры...» ♪ 6-31
49. «Глаза, словно неба осеннего свод...» (Вот так она любит меня) ♪ 5-6
50. «Год двадцать первый, такой боевой...» ♪ 6-23
51. «— Господин лейтенант, что это вы хмуры?..» (Дерзость, или разговор перед боем) ♪ 5-27
52. «Горит пламя, не чадит...» ♪ 5-28
53. «Грозной битвы пылают пожары...» (Песенка о молодом гусаре) ♪ 3-14
54. «Да здравствует наш Карабас удалой...» (Песня Карабаса и кукол) ♪ 7-17
55. «Давайте восклицать, друг другом восхищаться...» (Пожелание друзьям) ♪ 2-21
56. «Дважды два — четыре...» (Третья песенка Буратино) ♪ 7-5
57. «Девочка плачет: шарик улетел...» (Песенка о голубом шарике) ♪ 2-9
58. «Долгий звонок соловьем пропоет в тишине...» (Большая перемена) ♪ 5-7
59. «Если ворон в вышине...» (Примета) ♪ 3-5
60. «Женщины-соседки , бросьте стирку и шитье...» ♪ 5-14
61. «Живописцы, окуните ваши кисти...» ♪ 2-5
62. «За что ж вы Ваньку-то Морозова?..» ♪ 4-2
63. «За что ж вы Клима Ворошилова?..» ♪ 4-26
64. «За что мы боролись в искусстве...» (Из поздравления театру «Современник») ♪ 5-26
65. «Забудешь первый праздник...» (Песенка о дальней дороге) ♪ 1-16
66. «Загоним все народы в катакомбы...» ♪ 4-27
67. «Заезжий музыкант целуется с трубою...» ♪ 2-7
68. «Запрягай-ка, батька, лошадь...» ♪ 6-20
69. «Здесь птицы не поют, деревья не растут...» (Мы за ценой не постоим) ♪ 1-21
70. «Здравствуйте, слоны! Чего вам угодно?..» ♪ 5-21
71. «Земля гудит под соловьями...» (Оловянный солдатик моего сына) ♪ 6-36
72. «...И когда под вечер над тобою...» (Ситцевые женщины) ♪ 5-19
73. «...И когда удивительно близко...» ♪ 5-22
74. «И у нас будет праздник...» (Вторая песенка Буратино) ♪ 7-16
75. «Идут дожди, и лето тает...» (Старый флейтист) ♪ 4-14
76. «Из окон корочкой несет поджаристой...» ♪ 1-5
77. «Из пахучих завитушек, стружек и колечек...» (Песня папы Карло) ♪ 7-1
78. «К чему нам быть на „ты“, к чему?..» (Зачем мы перешли на ты?) ♪ 4-15
79. «Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг очутиться!..» (Дунайская фантазия) ♪ 5-24
80. «Как наш двор ни обижали...» ♪ 3-2
81. «Как случилось – не заметила сама...» ♪ 6-21
82. «Какая глупая игра...» ♪ 5-20
83. «Каких присяг я ни давал...» (Песенка о присяге) ♪ 5-15
84. «Какой несчастный случай...» (Песенка протеста Буратино) ♪ 7-9
85. «Когда внезапно возникает возникает...» (Песенка о ночной Москве) ♪ 1-8
86. «Когда метель кричит как зверь...» (Песенка об открытой двери) ♪ 2-6
87. «Когда мне невмочь пересилить беду...» (Полночный троллейбус) ♪ 1-1
88. «Купил часы на браслетке я...» (Часики) ♪ 5-8
89. «Лежать бы гусаку в жаровне на боку...» (Песенка про старого гусака) ♪ 4-13
90. «Маленькая женщина стоит у окна...» ♪ 5-33
91. «Марья Петровна идет за селедочкой...» ♪ 6-26
92. «Мне в моем метро никогда не тесно...» (Песенка о метро) ♪ 1-11
93. «Мне нужно на кого-нибудь молиться...» (Песенка о московском муравье) ♪ 2-1
94. «Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки...» (Ночной разговор) ♪ 5-23
95. «Моцарт на старенькой скрипке играет...» ♪ 1-28
96. «Музыкант в лесу под деревом...» (Чудесный вальс) ♪ 1-22
97. «Музыкант играл на скрипке...» (Музыкант) ♪ 3-8
98. «Мы люди неплохие...» (Песенка фонарщиков) ♪ 7-10
99. Мы связаны, Агнешка давно одной судьбою...» (Прощание с Польшей) ♪ 4-4
100. На арбатском дворе — и веселье и смех...» (Мартовский снег) ♪ 6-11
101. На мне костюмчик серый-серый...» ♪ 5-12
102. На Сретенке ночной...» ♪ 4-22
103. На Тверском бульваре...» ♪ 5-2
104. На фоне Пушкина снимается семейство...» (Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину) ♪ 2-18
105. Наверное, самую лучшую...» (Главная песенка) ♪ 1-19
106. Над нашими домами разносится набат...» (Песня московских ополченцев) ♪ 4-16
107. Над синей улицей портовой...» ♪ 6-5
108. Надежда, я вернусь тогда...» (Сентиментальный марш) ♪ 1-26
109. «Настоящих людей так немного!..» ♪ 5-3
110. «Наша жизнь — не игра...» (Проводы юнкеров) ♪ 2-17
111. Не бродяги, не пропойцы...» ♪ 2-2
112. Не будем хвастаться, что праведно живем...» ♪ 5-11
113. Не верь войне, мальчишка...» ♪ 6-8
114. Не клонись-ка ты, головушка...» (Новое утро) ♪ 2-15
115. Не прячьте ваши денежки...» (Поле чудес) ♪ 7-11
116. Не тридцать лет, а триста лет...» (Московский муравей) ♪ 6-1
117. Невелик наш пруд...» (Первая песня лягушек) ♪ 7-3
118. Неистов и упрям, гори, огонь, гори...» (Гори, огонь, гори) ♪ 4-3
119. Непокорная голубая волна...» (Море Черное) ♪ .6-25
120. Ни золота и ни хлеба...» ♪ 6-29
121. Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик...» (Кузнечик) ♪ 3-1
122. О Володе Высоцком...» ♪ 3-4
123. О чем ты успел передумать...» (Песенка об арбатских ребятах) ♪ 4-23
124. Один солдат на свете жил...» (Песенка о бумажном солдатике) ♪ 2-4
125. Одинокий Буратино ...» (Вторая песня лягушек) ♪ 7-13
126. Он, наконец, явился в дом...» ♪ 1-23
127. Опустите, пожалуйста, синие шторы...» (Три сестры) ♪ 2-11
128. От безделья мы взлетаем...» (Первая песенка Буратино) ♪ 7-2
129. Отшумели песни нашего полка...» (Старинная солдатская песня) ♪ 2-14
130. Песенка короткая, как жизнь сама...» ♪ 3-7
131. По Смоленской дороге — леса, леса, леса...» ♪ 1-2
132. Поднявший меч на наш союз...» (Союз друзей) ♪ .1-18
133. Поздравьте меня дорогая...» ♪ 6-30
134. Пойми меня правильно, мальчик...» (Песня пуделя Aртемона) ♪ 7-8
135. Пока еще звезды последние не отгорели...» (Ленинградская музыка) ♪ 6-16
136. Пока живут на свете хвастуны...» (Дуэт лисы Алисы и кота Базилио) ♪ 7-12
137. Пока Земля еще вертится...» (Молитва) ♪ 1-24
138. После дождичка небеса просторны...» (Счастливый жребий) ♪ 5-1
139. Простите пехоте, что так неразумна бывает она ...» (Песенка о пехоте) ♪ 1-7
140. Пускай моя любовь как мир стара...» (Надпись на камне) ♪ 3-15
141. Разлюбила меня женщина...» ♪ 6-13
142. Раскрасавец двадцатых годов...» (Песенка о московском трамвае) ♪ 5-5
143. Римская империя времени упадка...» ♪ 5-10
144. Рыбак, рыбак...» (Нас море ждет) ♪ 4-25
145. С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга...» (Отъезд) ♪ 4-8
146. Синяя крона, малиновый ствол...» (Прощание с новогодней елкой) ♪ 1-25
147. Слава и честь самовару...» (Гимн уюту) ♪ 5-25
148. Сладко спится на майской заре...» (Песенка о петухах) ♪ 6-2
149. Слетались девочки в наш двор...» (Первое послевоенное танго) ♪ 4-18
150. Со двора подъезд известный...» (Песенка про черного кота) ♪ 1-6
151. Совесть, благородство и достоинство...» (Святое воинство) ♪ 4-24
152. Солнышко сияет, музыка играет...» ♪ 3-10
153. Среди житейского тумана...» (Два силуэта) ♪ 6-35
154. Стать богатеем иной норовит...» (Песенка Тортиллы) ♪ 7-15
155. Сумерки. Природа. Флейты голос нервный...» (Батальное полотно) ♪ 2-8
156. Считайте меня подлым...» (Куплеты Карабаса) ♪ 7-4
157. Там, за седьмой горою...» ♪ 6-32
158. Тегуантепек, Тегуантепек, страна чужая!..» (Мексиканская песня) ♪ 6-14
159. Тело вскрыли и зашили...» (Песенка о белой крови) ♪ 5-29
160. Течет речка да по песочку...» ♪ 6-19
161. Ты в чем виновата?..» ♪ 6-27
162. Ты течешь, как река. Странное название!..» (Песенка об Арбате) ♪ 1-13
163. Тьмою здесь все занавешено...» ♪ 2-16
164. У парижского спаниеля лик французского короля...» (Парижская фантазия) ♪ 3-3
165. Усталость ноги едва волочит...» (Гитара) ♪ 5-13
166. Утром на зорьке, ранней порой...» (Вторая песня Пьеро) ♪ 7-7
167. Часовые любви на Смоленской стоят...» ♪ 2-3
168. Четвертый год подряд...» (Четыре года) ♪ 6-24
169. Что нужно муравью, когда он голоден?..» ♪ 6-10
170. Что такое душа?...» (Песенка о моей душе) ♪ 6-22
171. Что-то дождичек удач падает не часто...» (Кабинеты моих друзей) ♪ 4-6
172. Шарманка-шарлатанка...» (Песенка старого шарманщика) ♪ 1-4
173. Шел троллейбус по улице...» ♪ 2-19
174. Шла война к тому Берлину...» ♪ 5-17
175. Эта женщина! Увижу и немею...» ♪ 6-3
176. Я — великий Дуремар...» (Песенка Дуремара) ♪ 7-6
177. Я вновь повстречался с Надеждой...» ♪ 2-10
178. Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант...» (Плач по Арбату) ♪ 312
179. Я гляжу на фотокарточку...» (Песенка о комсомольской богине) ♪ 1-27
180. Я много лет пиджак ношу...» (Старый пиджак) ♪ 1-15
Спасибо всем, кто работал над изданием! Спасибо звукорежиссерам, сотрудникам архивов, коллекционерам звукозаписей, литературоведам, биографам Булата Окуджавы, музыкантам, дизайнерам, художникам и редакторам! Спасибо тем, кто делал верстку и обеспечил качественную печать! Спасибо спонсорам проекта! Спасибо за ваше терпение: проект длился три года, в три раза больше, чем планировалось в начале. Сейчас я с удовольствием выполняю данное в 2014 году обещание послать спонсорам проекта изданные компакт-диски.
Через некоторое время я планирую выложить на сайте все найденные версии песен в исполнении Булата Окуджавы, в том числе те, которые по тем или иным причинам не вошли в издание. Это должно быть интересно как любителям творчества Окуджавы, так и литературоведам, звукорежиссерам и др. специалистам.
Песни, которые не вошли в издание
| 1. Чайка летит |
плохая запись |
| 2. Десять тысяч дорог и тревог |
плохая запись |
| 3. Берега удаляются медленно прочь |
плохая запись |
| 4. На углу у гастронома |
плохая запись |
| 5. Я никогда не витал, не витал |
короткий фрагмент |
| 6. Нам парни говорят такие речи |
короткий фрагмент |
| 7. Варшава, я тебя люблю |
короткий фрагмент |
| 8. Летят утки |
народная песня, плохая запись |
| 9. Шумел камыш |
народная песня, плохая запись |
| 10. Кабы знала бы да не гуляла бы |
народная песня, плохая запись |
| 11. Ночь надвигается фонарь качается |
народная песня, плохая запись |
| 12. Перебиты поломаны крылья |
стилизация под народную песню, плохая запись |
| 13. Город Николаев фарфоровый завод |
народная песня, плохая запись |
| 14. Что мне белый пух бересты |
народная песня, плохая запись |
| 15. На краю стоит избушка |
спорная песня, не можем издавать без согласия Булата Окуджавы |
| 16. На одном клетка - попугай сидит |
спорная песня, не можем издавать без согласия Булата Окуджавы |
| 17. С добрым вечером Маруся |
спорная песня, не можем издавать без согласия Булата Окуджавы |
| 18. Ты думаешь тебя люблю |
спорная песня, не можем издавать без согласия Булата Окуджавы |
| 19. Ако зажалишь някой ден (болг.) |
короткий фрагмент, песня недописана |
| 20. Не сольются никогда |
запись дуэта, в котором Булат Окуджава почти не поет |
| 21. Побойся Бога |
не совсем ясно, что это за песня |
| |
|
Если у вас есть хорошие записи этих песен, или полный вариант вместо фрагмента, я буду очень признателен, если вы ими поделитесь.
Михаил Дайчман. Звукорежиссер. Продюсер издания.
|